Какая строка здесь достигнет цели?
Не кровью пишу тебе, не огнём,
Пишу тебе сорок четвёртой неделей
И двести двадцать четвёртым днём.

Я сроки тасую. На самую малость
Я ошибаюсь: весна на дворе.
Но для меня ты вчера лишь осталась
В московском, по щиколотки, октябре.

С тех пор я один перед светом в ответе.
Но в осень сырую, в палящий мороз
Через семь громыхающих месяцев этих
Тебя я как совесть свою пронёс.

Слышала б ты — морозом по коже —
Пули о каску стальную стук.
Имя твоё, словно имя божье,
Младший твердил политрук.

Всякое было. Голодный, раздетый.
Оглянулся — от немцев проходу нет;
В ржавый сапог вместе с партбилетом
Замусоленный твой зашивал я портрет.

Сейчас мы на отдыхе. Адрес — Ливны.
Фронт далеко — не случиться греху…
И снова над Ливнами рушатся ливни,
Звонкие, майские, рвутся в строку.

И снова в письме лишь хорошие новости,
Я тени боюсь на твоём лице,
И схоже письмо со старинною повестью,
Поначалу печальной, счастливой в конце.

Я подпалил костёр зарницей,
И стал костёр светлее дня,
И камни, лешие и птицы
Со мной уселись у огня.

Среди урочища глухого
Сыскав меня, из-за угла
Сама, без окрика и слова,
Дорога под ноги легла.

Я логом шёл. И враг приметил,
Но — пращур мой и побратим -
Погибель злую вольный ветер
Отвёл дыханием своим.

Я подошёл к ручью напиться,
И в знак приязни и любви
Ко мне взметнули водяницы
Ладони светлые свои.

Так жил я. А на свете белом
Путей искали времена.
Над миром горестным шумела
Неистребимая война.

В те дни земля меня дарила
Неразделимостью с собой,
И мной во всём руководила,
И руководствовалась мной.

А чтобы без напрасной муки
Врагам в глаза я мог смотреть,
В мои понятливые руки
Вложила огненную смерть.

Еще три залпа по сволочам!
И вот в одиннадцать сорок
Врываемся первыми из волховчан
В горящий Первый поселок.

С другого конца мимо шатких стен,
Огнем на ветру распятых,
Люди ль, фашисты ль сквозь чадную темь
В дымных сквозят маскхалатах.

К бою! Но искрой негаданных встреч
Вспыхнуло слово далече.
Все ярче и шире русская речь
Разгорается нам навстречу.

И там, где разгромленный замер дот,-
Хоть памятник ставь над ними,-
Питерец волховцу руки жмет,
Целуются... Не разнимешь!

Стоило жизнью не дорожить,
Снова рискуя и снова,
Чтоб не мы, так другие смогли дожить
До этого дня большого.

И прямо на улице фляжки с ремней
Срываем и светлым утром
За нашу победу, за память о ней
На празднике пьем трехминутном.

Еще раз целуемся. Время не ждет,
Боевые порядки выстроив,
Навек неразлучные вместе в поход
До последнего вздоха и выстрела.

Я праздники лета знал и зимы -
Только лишь память тронь.
На приисках золотой Колымы
Я пил голубой огонь.

Я чтил обычаи Кабарды,
Гулянья помню Урала,
Со всей Ферганой я выпил на «ты»
На стройке Большого канала.

Я шел навстречу веселым речам,
Где б ни скитался по свету,
Но лучше празднества не встречал,
Чем трехминутное это.

Как в футболе - мячом по воротам! -
Через тишь да гладь
В перелесок,
Где за вздыбленным поворотом
Путь разрывами перерезан.
Мы решаем: не проще ль в тишины
Без удачи и риска без,
Где буксует и матершинит
В семь немеряных верст объезд?
Но, свои утверждая законы,
Захлестнет, не спросясь, глаза
Ни родных твоих, ни знакомых
Издавна не щадящий азарт.
И - вперед! По песчаной буре
Мимо скорых и долгих смертей,
Мимо черных, желтых и бурых,
Всех калибров и всех мастей.
Хорошо в испытанье рассудку,
На семи разносмертных ветрах,
Не рассыпав, свернуть самокрутку,
Закурить равнодушный табак.
Чтобы искрой привычного риска
Полыхал, закавказский, у рта,
Пока взрывов гремучие брызги
Прополаскивают борта,
По которым на ярость осколкам
Расцвела среди бела дня
Вся в диковинных кленах и елках
Маскировочная стряпня.
Хорошо я свой мир устроил!
По-над миром моим
Вперехлест
Чертогон незапамятных троек
С четким риском стандартных колес.
Век бы жить, обгоняя корысть,
Ничему у нее не учась,
Чтоб удача на третью скорость
Выжимала б из часа в час!

Рассвет напорист и упрям,
Его стремительность чеканна,
Зеленоватый по краям,
Как медь старинного чекана,
Он разрастается в восход,
Его ничем не остановишь,
Он в рост над городом встаёт,
И нужен новый Шостакович
Для улиц и для площадей,
Им открываемых с размаха,
Где жизнь и радостней и злей,
Но также порохом пропахла.
Здесь с бытом бой ходил в ровнях,
Но почерк ленинградских буден
Уже не в том, что каждый шаг
В них сбивчив, горестен и труден,
Но в том, что, бедам обучась
И опрокидывая беды,
В них без борьбы не мыслим час,
Как день не мыслим без победы.
И, город бурь и город гроз,
Он тем ещё войдёт в преданье,
Что он не только перенёс,
Но перерос свои страданья.
Ещё дымится грозовой
По-над Невой не стихший ветер,
Но гордый город над Невой
По-прежнему высок и светел.
Рассвет, чтоб темь вчистую сместь,
Чеканщик опытный и спорый,
Оправил в кованую медь
Его гранёные просторы,
И светом залита Нева,
И над обломками блокады
Вступает, властное, в права
Большое утро Ленинграда!

После напутственной чарки
Руку мне жмет полковник
И дарит меня по-царски
Богатством о четырех подковах.

Я ударил ее, не думая,
На людях, вперед гоня,
Гордую, злую, умную,
Влюбленную насмерть в меня.

Сильные - сразу сдачи,
Слабые - выждут случая,
Она ж, не ответив даже,
Рванулась вперед, негодующая.

Под хлыстом рванула, ощерясь, -
И с падучей на удилах
Через ночь фронтовую, через
Придорожный, облаком, прах.

Сломя голову, часом поздним,
По проселку вполутьмах
Высекай колючие звезды,
Задремавшие в звонких кремнях.

Раз в планшете застыл полуночный, -
Головой за него ответ!
В. секретный, В. спешный, В. срочный,
Засургученный наспех пакет.

Вдоль по полю, где с неба встречного
Чередой разномастных пуль
Протянулся почище Млечного,
Покрасивше Млечного путь.

У штадива конец аллюру.
Там, где срубленная ветла,
Останавливаю каурую -
И прыжком наземь с седла!

И целую ее, нервную,
Мимо губ, как попало, очень!
Как жену целовал
В первую
Брачную нашу ночь.

Я рукой отвел табачный чад,
И от нас шага за полтора
Взвился ввысь ойротский Китеж-град -
Островерхая Ойрот-Тура.

Огляделся я по сторонам
И ни стен, ни окон не нашел -
Пестрокрылый вкруг гремел байрам,
Радугой халатов землю мел.

Но упало, стона не сдержав,
Крайнее из песенных колец,
И глаза рукой закрыл сержант,
Сказочник ойротский и певец.

Сведены дорогой фронтовой,
Говорили мы накоротке
Обо всем, чем жили мы взапой
В тридевятьземельном далеке.

О любви без горечи потерь,
О стихах без слепоты разлук,
Заменяя прозвища путей
Именами песен и подруг.

И сошлись, как звездные лучи,
Словно кубки с лучшими из вин,
Золотое имя Аргайчи
С заповедным именем твоим.

Вился дым махорочный кругом,
В комбижире догорал фитиль,
Но взошел рассвет над блиндажом,
Дверь раскрыл и лица засветил.

Мы простились. И, оставив кров,
Разошлись, чтоб встретиться опять
Там, где нам без песен и стихов
Песню песней с боя добывать!

1943

Опять миномет подсыпает жару,
Поле в чёрную муть замело,
В рост, как по Сретенскому бульвару,
Иду, озоруя, всем бедам назло.

Но если бы вышло, что в смертных увечьях
Я жёлтой башкою скатился б в жнивьё,
Последним из слов и имен человечьих
Я б назвал далекое имя твоё.

Имя твоё! И в сон и в явь,
С именем этим хоть в море вплавь,
Хоть один в поединок против полка,
И жизнь легка и смерть легка!

И где бы я ни был — на всех раздорожьях,
Куда бы мой жребий меня ни бросал, —
Имя твоё, словно имя божье,
Как солдат в старину, я от бед призывал.

1943

Как прошла ты сюда, смелая,
В босоножках лёгких своих
Прямо по полю помертвелому,
Снегу белому напрямик,
Снегу белому, снегу чёрному,
Изувеченному, иссечённому,
По полям по притихшим минным,
По заждавшимся пришлеца,
Мимо в клочья рвущего дыма,
Мимо пристального свинца?

Как прошла ты сюда, смелая?
До сих пор понять не могу!..
В маскхалате, как насмех, белом
Я лежал на чёрном снегу.

Пули всхлипывают:
Прицельным!
Поднимись — и в кусты голова…
Как сумела ты,
Чтоб раздельно,
И чтоб слышно,
И чтоб слова
Резким светом из тёмной тени,
Летним ветром в зимний мороз
Мне явились,
Смешавшись с теми,
Из которых любое,
В рост
Поднявшись
Поиском счастья,
Врозь с рассудком и с бедами врозь
Дикой девочкой в штопаном платье
Мне на шею когда-то рвалось?..
Как я вижу тебя?..

1943

Когда, словно нанятый, хлещет дождь,
Торф, разбивая в крошево,
Ты вынешь письмо и опять перечтёшь,
И тебя, до костей продрогшего,
Оно раззнакомит вконец с дождём,
С ознобом, с осенью, с темью,
С щемью сердечной, что словно ножом
Грозит из-за каждой тени,
Со снами дурными, с бедой наяву,
И, быль превращая в небыль,
Над тобой в ослепительную синеву
Разукрасит осеннее небо.
И ты над окопами встанешь в рост,
Пусть осень, как прежде, неистова.
Ты с осенью врозь и с бедами врозь,
Счастьем рожденный сызнова.
Хорошие письма! Вам этот стих!..
Но конец его будет случаен,—
Ни я, ни товарищ мой писем таких
Чтой-то… не получаем!..

1943

Вот и отобрана ты у меня!..
Неопытен в древней науке,
Я бой проиграл, пораженье кляня,
Долгой и трудной разлуке.

Я бился, как за глухое село,
Патроны истратив без счета.
Со свистом и руганью, в рост и в лоб
В штыковую выходит рота.

И село превращает в столицу борьба,
И вечером невеселым
Догорает Одессой простая изба
И Севастополем - школа.

Бой проигран. Потери не в счет.
В любовь поверив, как в ненависть,
Я сейчас отступаю, чтоб день или год
Силы копить и разведывать.

И удачу с расчетом спаяв, опять
Каким-нибудь утром нечаянным
Ворваться
и с боем тебя отобрать
Всю - до последней окраины!

1943

Так вот моя разрыв-трава,
Когда не с фронта бьют, но с тыла
Свои своих. И ты сперва
Осмыслить этого не в силах.

Когда твою траншею — в лоск!
И —с ног тебя. И жив лишь чудом.
Тогда навстречу взрывам в рост
Ты заорёшь сперва: «Иуды!»

Но это приступ. Он пройдёт.
И, рот обугленный ощерив,
Ты пробормочешь: «Недолёт,
Ведь надо б не в меня, а через. . .»

Разрыв-трава моя, поверь:
Пусть эти строки не укором,
Не оправданием потерь,
Но просто притчей к разговорам.

Когда б у нас наоборот!
Но снова над письмом окольным
Мне муку смертную бороть
От слов слепых, но дальнобойных.

Следы жилья ветрами размело,
Села как не бывало и в помине,
И углище бурьяном поросло,
Горчайшей и сладчайшею полынью.

Я жил всю жизнь глухой мечтой о чуде.
Из всех чудес ко мне пришло одно -
Невесть откуда взявшиеся люди
Тащили мимо длинное бревно.

Они два года сердцем сторожили
Конец беды. И лишь беда ушла,
На кострище вернулись старожилы
Войной испепеленного села.

И вот опять течет вода живая
Среди отбитой у врага земли,
Для первых изб вбивают снова сваи
Упрямые сородичи мои.

Я слишком часто видывал, как пламя
Жилье и жизнь под самый корень жгло,
И я гляжу широкими глазами,
Как из золы опять встает село.

Дорога по старому горю знакома…
В недобрую пору на доброй земле
Вот здесь я стоял перед дверью райкома
В загубленном немцами русском селе.

А с двери невидящими глазами
Девушка — тонкие руки крестом, —
Гвоздями прибитая, смотрит на пламя,
Вставшее над казнённым селом.

Я задохнулся… Подумал, что брежу.
Оторваться не смог. Я глядел без конца,
И сквозь облик распятой всё четче, всё резче
Проступали черты твоего лица.

Как будто бы в этой заброшенной дали,
Над пепелищем у чёрной реки,
Тебя исказнили,тебя распяли,
Тебя обессмертили наши враги.

Словно сквозь вёрсты стодневной разлуки,
Над перепутьями крестных путей,
Это ты над Россией раскинула руки
В запёкшихся пятнах ржавых гвоздей.

И куда бы потом я ни шёл за расплатой,
Перед глазами, светлы и чисты,
Сияли, слившись с чертами распятой,
Твои незапамятные черты.

Над батареей небо
Изрезал "мессершмитт",
Но разноцветный невод
Взвивается в зенит.
Разрывы черно-рыжие
Ложатся вперегон -
И вот уж клейма выжег
На плоскостях огонь,
И "мессершмитт", лютуя,
Без цели, наугад,
Помчал напропалую
Куда глаза глядят,
Чтоб заморозить пламя,
Густое, словно тушь,
Крещенскими ветрами
Из августовских туч.
Но пламя тучам назло
Растет, и напролом
Сквозь тишь он грянул наземь
Грохочущим костром
И верною приметой
Для яви тех времен,
Когда, как коршун этот,
Ослепшая, как он,
В огне обуглив перья,
С размаху рухнет вниз
Фашистская империя,
Чтоб разлететься вдрызг!

Немецкий обоз в сорок колес
Захвачен сегодня нами.
Консервы, коньяк, тюк папирос
И полковое знамя.

Привал. Но на время отсрочен сон
Впервые за целый год.
С моего разрешенья хмельным хмелен
Отдельный разведвзвод.

Ребята - каждый выйдет на трех,
Прикажешь - на целый мир!
А я над ними царь и бог
И, взводный командир.

Томит весной лесной апрель,
Случайный вечер тих.
И светлый колобродит хмель
В разведчиках моих.

Я слушаю в который раз,
Кольцуя сизый дым,
Как мой связной ведет рассказ
Про пленных, взятых им.

За ним, рассудку вопреки,
Другой рассказ готов:
Вино развязывает языки
И связывает "языков".

А мне трезвей других сидеть
Положено по штату...
Как хорошо умеют хмелеть
Золотые мои ребята.

Немецкий обоз в сорок колес
Захвачен сегодня нами.
Консервы, коньяк, тюк папирос
И полковое знамя.

Судьба ломает? Не мириться,
Не унывать, а вдругорядь
Великого однофамильца
К высокой славе ревновать.

Пускай ты в сотни раз безвестней,
Но ваши сходственны пути.
Мы ставим саблю вровень с песней.
А песню ты сумел найти.

Во имя двух ремёсл старинных
Нам только так гореть с тобой,
Чтоб каждый час — как поединок,
А день — как выигранный бой.

Чтоб, снова жилы распечатав,
Писать, не требуя чернил:
И что ни слово, то Очаков,
Что ни строка, то Измаил.

Чтоб вечно душу с сердцем настежь,
Чтоб взгляд ловил полёт орла
И чтоб суворовское счастье
Дало тебе свои крыла.

1944