Я, как загнанный хищник, я пойман в капкан,
Я не смог умереть без приказа,
Я для "духов" обычный неверный шайтан,
Для себя же я - пленник Kавказа.

Здесь, в зиндане, темно, ноют раны давно,
Очень сыро и холодно телу,
В аккурат через час бить опять будут нас
И под ноги стрелять, надоело!

Но надежда не грех, ее искры горят,
Пусть - в плену, но меня не убили,
Как контрактников двух, из Поволжья, ребят
Тех, что с боя меня выносили.

Пусть голодный и злой, но я все же живой,
Пусть от сырости раны загнили,
"Духи" сделали ход, нынче слово за мной
И я сделаю, как нас учили.

Сам себя по щекам я хлестал иногда,
Прогоняя минутную слабость.
Крепче дух, ведь оружьем со мною всегда
Моя честь, моя Вера осталась.

Им ее не отнять, им меня не сломать,
Я добавлю еще и уменье,
Подготовлю момент, затаюсь, буду ждать,
Чтоб устроить потом представленье.

Черт возьми, думал я, я ж Толстого читал,
Про кавказского пленника повесть,
Разве думал тогда, разве я ожидал
У своей судьбы с Жилинской схожесть?

Каждый раз, когда люк открывался в зиндан,
Не скривлю: было страшно, боялся.
Думал я, вот и час твой пришел, капитан,
Но тем страхом я и укреплялся.

По два раза на дню меня били кнутом,
А в довесок, чтоб вновь не сбежал,
Один "дух" мне в подошвы да конским власом,
Видно, сволочь, Лескова читал.

На цементе насечек - 120 полос,
Это столько уже я в плену,
В луже видел себя, как я сильно зарос.
Рассмеялся. Чему? - не пойму.

И однажды услышал в округе стрельбу,
Крики, стоны, симфонию боя,
Это наши добрались до базы Абу,
Я кричал им, орал под землею.

Я себя заставлял, ты ползи, капитан,
Ты же слышишь, что кончился бой,
И открылся тут люк в мой холодный зиндан:
- Мы свои, мы, браток, за тобой.

Эти сто двадцать дней и сто двадцать ночей
В моей жизни, наверно, за треть,
Но я выдержал плен, не стыжусь я людей,
Им в глаза мне не стыдно смотреть.